а та Лалабелль, что привязана, еще и с определенным усилием.
Я смотрю на руки. Четыре идентичных ладони, исчерченных линиями. Обе смотрят на меня с идентичным выражением на лице.
– Расскажите мне о том, что может знать только Лалабелль, – говорю я и тут же мотаю головой. – Подождите, нет. Это глупость. Расскажите, откуда у вас обеих линии на руках.
– Она актриса, – говорят они почти в унисон и переглядываются.
– Ты первая, – говорю я, указывая на Лалабелль в спортивном костюме.
– Она актриса, – говорит она. – Я же объяснила тебе. Она заменяет меня, когда мне это надо, поэтому она должна выглядеть настоящей. Это пластика.
Я чувствую, как у меня за глазами зарождается боль. Не мне разбираться со всем этим. Уж больно все сложно. Да и поздно уже.
– Итак, одна из вас Портрет, – медленно говорю я. – И вы обе играете все роли Лалабелль.
– Вовсе нет, – говорят обе, правда, одна чуть быстрее другой.
– Только в некоторых сценах, – говорит одна, и другая кивает.
– С трюками.
– Она играет там, где обнаженка.
Внимательно наблюдая за ними, я продолжаю:
– Значит, этот Портрет – не важно, кто из вас – полная копия Лалабелль во всех отношениях. Физически и умственно. И вы делаете одно и то же, верно? В принципе.
Обе молчат, боясь попасться на крючок.
– Послушайте, – говорю я, – я отвяжу тебя, потому что все это нелепо. Предлагаю пройти в дом и поговорить за стаканом пива, – с надеждой добавляю я. Никогда не пила пиво, но видела его рекламу по всему городу и хочу попробовать.
Осторожно кладу пистолет на плитку рядом с шезлонгом и принимаюсь развязывать узлы. Из-за повязки рука действует плохо, поэтому я все еще вожусь с веревками, когда Лалабелль в спортивном костюме выпрыгивает из шезлонга и отшвыривает оружие.
Последовавшая драка впечатляет не сильно.
Мы обе тянемся за пистолетом. Лалабелль в спортивном костюме сразу получает преимущество надо мной, но, в отличие от предыдущего Портрета, с которым мне пришлось драться, она не имеет никакого представления о боевых искусствах. Думаю, ни в каких потасовках, кроме срежиссированных, она никогда не участвовала. Я же, напротив, имею реальный боевой опыт – ведь меня недавно избили.
Она наносит удар по моей поломанной руке, а я в ответ деру ее за волосы. Она пытается пнуть меня, но она босиком, поэтому я просто наступаю на пальцы с синими ногтями. Ее локоть как бы случайно врезается в мое солнечное сплетение, и когда мы сцепляемся, мне вдруг вспоминается ночь с Художницей. Привязанная Лалабелль что-то кричит, но по интонациям это скорее критика, чем поддержка.
Мне кажется, что мы обе готовы сдаться и выйти из игры, когда вдруг между нами раздается выстрел.
Не знаю, кто из нас нажал на спусковой крючок. Мы вместе валимся на пол. У меня ощущение, будто меня убили. Моя голова склоняется на бок, и я смотрю на слабую рябь на поверхности воды. На танец голубых бликов.
Я так и думала, что мне будет покойно. Но у меня еще так много дел…
– Вставай, – говорят мне. – Хватит дурью маяться.
Я моргаю и с удивлением обнаруживаю, что могу моргать. Я под впечатлением от грубости Лалабелль, особенно по отношению к недавно скончавшимся.
– Давай, – снова говорит голос. – Поторопись и развяжи меня.
Я сажусь, и тело Лалабелль скатывается на плитки. Я оглядываю себя: моя новая рубашка на пуговицах мокрая. Я прикасаюсь к ней и понимаю, что ткань целая. И моя кожа под ней цела.
– Я жива, – с легким изумлением говорю я.
– Господь всемогущий! Ты долго там будешь сидеть? – кипит Лалабелль.
Я встаю и смотрю на труп в спортивном костюме. Он выглядит таким же удивленным, какой себя чувствую я.
Я отвязываю другую Лалабелль. Когда последний узел распадается, она потягивается, как кошка. Встав, подходит к мертвому Портрету и пинает его.
– Зря она пыталась убить меня. Во всяком случае, таким способом. Мы просто вместе выпивали. Знаешь, я уже думала, что мы с ней друзья…
Я молчу, наблюдая, как жидкость по швам бежит к решетке и исчезает в ней. Конец затирке, грустно думаю я. В темноте она очень похожа на кровь.
– Преднамеренная жестокость непростительна, и это единственное, в чем я никогда не смогу себя обвинить, – говорит Лалабелль в странной попытке сымитировать протяжный южный акцент. Увидев мое лицо, она морщится. – Знаю. С говорами у нее получалось лучше.
– В каком смысле вы выпивали? Я думала, она вломилась…
Кажется, Лалабелль не слышит меня. Она все еще смотрит на Портрет.
– А знаешь, ты сделала правильный выбор.
Я гляжу на нее в ожидании какого-нибудь намека. Мне кажется, что она улыбается или старается сдержать улыбку, но все это может быть и игрой света на ее лице.
– Сомневаюсь, что я делала какой-либо выбор, – говорю я, но она уже идет прочь, к сдвижной двери в этот уродливый дом. Я вижу в стекле ее отражение и мое собственное, два белых призрака в темном саду.
Лалабелль останавливается и оглядывается.
– Ну что? Идешь?
Я иду. Покорно следую за ней, оставляя позади пальмы и шум искусственного водопада.
Внутри свет включается автоматически. Он освещает безупречную бело-кремовую гостиную. В центре комнаты в пол утоплена костровая яма. Огонь горит, но в мерцании пламени есть что-то синтетическое, не дающее тепла. Одна стена полностью из стекла; и через него я вижу цепочки огней далекого пригорода на другой стороне долины.
– Не садись, – предупреждает меня Лалабелль. – С велюра грязь никогда не выведешь.
Я смотрю вниз и вижу, что после меня на ковре остались темные следы. Лалабелль, кажется, их не заметила, и я остаюсь на месте, опасаясь нанести еще какой-нибудь ущерб. Лалабелль подходит к бару и наливает себе щедрую порцию чего-то янтарно-коричневого. Бросает туда несколько кубиков льда из крохотного серебряного ведерка и пьет. Допив все, снова наполняет стакан.
– У меня для тебя кое-что есть, – говорю я и лезу в карман за письмом. Протягиваю